		Спор-площадка

ЖЕНЩИНА в ЦЕРКВИ¹

Источник гибели и скверны

– Отец Андрей, почему Церковь так несправедлива к женщине? Ведь сколько в церковной литературе, особенно древней, особенно монашеской, весьма негативных высказываний о женщине как о «вместилище греха и скверны»!
– <…> Если студенту дать задание сделать подборку высказываний святых отцов о женщине, то с помощью интернет-библиотек он быстренько наберёт десятка два нужных цитат. И большинство из них будут весьма нелестными для женщин. Но такой исследователь ошибся бы, если бы предположил, что именно таково и есть учение Церкви.
Чтобы понять Церковь, надо в ней жить <…>. Итак, представьте средневековый город. В нём есть два монастыря: мужской и женский. И вот в обеих обителях разыгрывается одна и та же сценка. В мужском монастыре юный послушник подходит к игумену и говорит: «Отче, тут такое искушение у меня было... Я вчера работал на монастырском поле. А мимо такая девушка с коромыслом прошла. Я, грешным делом, загляделся на неё. А потом всю ночь уснуть не мог: помыслы блудные и мечтания одолевали...» Старец же говорит ему в ответ: «Да, от женщин нам, монахам, одни искушения. Ты бегай их, не засматривайся на них, не разговаривай с ними, не держи их образ в памяти. Помни: не может долго лежать сухая солома рядом с тлеющим углем! Женщины для нас – источник гибели и скверны!»
В женском монастыре в тот же вечер такая же беседа. Юная послушница подходит к старице и говорит: «Матушка, тут такое искушение у меня было... Я вчера пела в хоре. А в храм такой солдатик молодой зашёл. Я, грешным делом, загляделась на него. А потом всю ночь уснуть не могла: помыслы блудные и мечтания одолевали...» Игуменья же молвит ей в ответ: «Да, от мужиков нам, монахиням, одни искушения. Ты бегай их, не засматривайся на них, не разговаривай с ними, не держи их образ в памяти. Помни: не может долго лежать сухая солома рядом с тлеющим углем! Мужчины для нас – источник гибели и скверны!»
Вполне понятная педагогика в обоих случаях. В аскетических наставлениях речь идёт не о том, что женщина хуже мужчины (или наоборот), а о том, что у нормального человека всегда есть эротический интерес к противоположному полу. <…> И если одна из первых, начальных задач монашества состоит в том, чтобы взять под контроль «основной инстинкт», то, соответственно, в женских монастырях говорят: «Будьте осторожны при общении с юношами»; а в мужских – «будьте осторожны при общении с девушками».
Этот аскетический принцип присутствует во всех религиях, где есть практика инициации или подвижничества. Буддистские тексты тут гораздо радикальнее христианских: «То же самое тело красавицы для трёх существ разное: для собаки – это пища, для любовника – существо, для монаха – падаль».
А теперь вспомним, что общая особенность всей традиционной литературы во всех культурах, во всех странах, во всех веках состояла в том, что литература (как и политика, как и культура) была мужской. До нас почти не дошло свидетельств о духовной жизни и богословской мысли женщин-христианок. Нам известны лишь отдельные изречения так называемых амм (вот у нас мама, а в Египте амма: авва – это отец, а амма – мать). <…>
И поэтому советы мужчины-игумена тиражировались, а аналогичные советы игуменьи («аммы») оставались лишь в устном предании, не выходя за стены женской обители. Оттого у нецерковных книжников и создалось впечатление, будто Церковь что-то имеет против женщин как таковых. <…>
– А почему вы думаете, что у христиан такая педагогика не переходит в догматику?
– Потому что помню о том, что именно Деву Церковь превознесла выше «херувим и серафим».
– Но всё же сам мужской характер церковной средневековой литературы, о котором вы сказали, разве не свидетельствует о дискриминации и отлучении женщин от культуры и образования?
– Видите ли, этот факт не был никак юридически оформлен. Речь идёт о вкусах, а не о репрессиях. Если сегодня есть спрос на книги Акунина, и нет массового запроса на Тредиаковского – это ещё не означает дискриминации или гонения на допушкинскую русскую литературу. О том, что запрета на женское литературное творчество не было, свидетельствует хотя бы то, что Церковь приняла в своё богослужение Рождества и Страстной Седмицы песнопения, написанные в девятом веке монахиней Кассией. <…>

Жены ваши в церквах да молчат

– А как же знаменитые слова апостола: «Жены ваши в церквах да молчат; ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви» (1 Кор. 14, 34 – 35)?
– Во-первых, апостол говорит о богослужебных собраниях, а не о всей церковной жизни (а вне литургии голос женщин всегда звучал и слушался в православии: вспомним советы древней подвижницы матушки Синклитикии).
Во-вторых, не будем забывать, что это слова именно Павла. Вроде бы если апостол нечто сказал – для христиан всё должно быть ясно: следуй апостольскому завету. Но всё не так просто – ибо этот апостол так говорил о принципе своей проповеди: «С иудеями я как иудей, с эллинами – как эллин». Это означает, что в его проповеди есть момент педагогического приспособления, нежелания по мелочам нарушать социальные нормы той среды, к которой он обращался. <…> Павел, например, учил, что ветхозаветное обрезание уже не имеет религиозного смысла. Но когда он своего ученика грека Тимофея послал на проповедь, он всё же обрезал его – иначе круг проповеди Тимофея слишком сузился бы. Евреи не стали бы внимать проповеди необрезанного грека, толкующего их Писания…
Разве следуем мы этому примеру апостола? Подвергаются сегодня обрезанию наши монахи, отправляемые на служение в нашу миссию в Иерусалим? <…>
А вообще, это очень интересный пример того, как меняется церковная жизнь. Слова апостола Павла, запрещающие женщине возвышать глас свой в церковном собрании, понимались как внутрицерковная заповедь в течение девятнадцати столетий. Но к концу XIX века ситуация начала меняться. Женские голоса сменили мальчиков в церковных хорах. Поначалу – «де факто». Затем уже всерьёз (кажется, Чесноков стал первым композитором, который стал писать специально для женских голосов в церковных хорах).
После революции, когда мужчины ушли из храмов, женщины стали исполнять прежде чисто мужские послушания церковных чтецов и даже алтарников.
Особняком стоит дата 1971 года. В этот год впервые в истории Церкви делегатами Поместного собора стали женщины (даже на архидемократическом Соборе 1917–1918 годов женщин, в том числе и игумений, не было). Участвовали женщины и в работе Поместного собора 1990 года, избравшего Патриарха Алексия II. В 90-е годы пришла пора религиозной свободы – и отнюдь не всё вернулось «на круги своя». Женщины стали проповедовать: писать статьи и книги, издавать и редактировать богословские журналы, вести уроки Закона Божия в церковных и светских школах, богословия в светских университетах (в XIX веке законоучитель – это только батюшка). В Тихоновском богословском институте даже литургику – науку о богослужении – преподаёт женщина! И там же уже прошло несколько успешных защит богословских диссертаций женщинами.
В современной же культуре наконец-то зазвучали те голоса, которые принадлежали прежде «молчащему большинству». <…> Православная женская богословская мысль рождается только на наших глазах.
И я рад, что именно монастырь, причём укоренённый в древнейшей и славнейшей обители Руси, – московское подворье Троице-Сергиевой лавры – издаёт богословские труды женщин (Олеси Николаевой и Ирины Силуяновой). Я рад этому парадоксу: именно монахи дают возможность зазвучать в Церкви голосу женщин.
Вспомним ещё имена серьёзнейшего московского философа Пиамы Гайденко и петербургской писательницы и философа Татьяны Горичевой – и станет ясно, что в России оказалось возможным появление женской православной мысли, не вырождающейся при этом в крикливый и натужно-диссидентский «феминизм». <…>
На третьем же аргументе, позволяющем полагать, что слова апостола не относятся к проповедническим опытам современных женщин, стоит остановиться подробнее.
В этом месте своего послания апостол призывает коринфян не увлекаться мистическими экспериментами. С точки зрения апостола, не следует поощрять в себе стремление к «глоссолалии», то есть говорению на «незнакомых языках». В общем – это текст, мягко, но ясно направленный против мистического экстремизма, подобного тому, что встречается у современных «пятидесятников» и «харизматов». «Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие: то не скажут ли вам, что вы беснуетесь?» (1 Кор., 14, 23). Затем апостол советует не говорить в собрании нескольким людям одновременно – «потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира» (33). И затем – «жены ваши в церквах да молчат» (34). И вывод: «всё должно быть благопристойно и чинно»(40).
Мы видим, что совет о молчании жён прозвучал в послании к общине, чьи собрания проходили довольно бурно. Эта община была легка на расколы, на внутренние распри. Не умела она ещё и отличать подлинно христианского учения от подделок. Прикоснувшись к чему-то необычайному, она легко впадала в надменность и гордость. Поэтому апостол в посланиях к коринфянам напоминал им, что путь любви выше, чем путь гностического «знания», дар любви важнее дара «языков», жизнь в любовном единении важнее школьных споров по поводу того, чей учитель «выше».
Теперь представим себе, какой была роль новообращённых (а иных тогда просто не было) женщин в жизни такой общины. Эмоциональные, легковерные, они восторженно восприняли весть о том, что вера в Евангелие освобождает их от тягот иудейского закона. Недавно безмолвные – они стремились утвердиться в своём новом качестве, торопясь оповестить всех окружающих о своих духовных переживаниях.
Сегодня мы видим, что в тех сектах, что возвещают непосредственные и регулярные «контакты с Духом», ведущую роль играют именно женщины: Елена Блаватская, Елена Рерих, Алиса Бейли, Елена Писарева, Мария Дэви Христос из «Белого Братства», Ольга Асауляк, Людмила Шапошникова, Наталья Бондарчук... В тех оккультно-гностических кружках, которые стояли на границе церковного христианства и язычества, также возвещались идеи и духовные опыты, быстрее пленявшие именно женское сознание. <…>
Не входя в обсуждение доброкачественности каждого из «голосов» и «пророчеств», апостол Павел призывает сдерживать этот энтузиазм. <…> В таком – кричащем, многоголосом, мистически впечатлительном собрании – жена да молчит. Хочет говорить? Пусть она это делает в спокойной, трезвой обстановке у себя дома.
Не против женщин текст апостола Павла. И не в защиту полового сегрегационизма. Это просто текст в защиту трезвости и рассудительности. <…>

Женское священство возможно,.. но не у нас

– Почему женщине нельзя быть священником?
– Давайте сразу уясним: я ведь тоже не священник. Так что мои ответы не стоит воспринимать как попытку человека, дорвавшегося до кусочка власти, не допустить кого-то другого до этого же кусочка. Я говорю о том, чего нет и у меня. <…>
А лозунги о несправедливости рождаются как: сначала человеку внушают, что у него есть права, о существовании которых он и не подозревал, а потом заявляют, что этих прав ты лишён. <…>
Жила себе девушка и никогда и не помышляла о том, чтобы стать священницей. По правде говоря, она и в храм-то не заходила... Но тут ей говорят: «Да ты знаешь, как тебя православные унизили! Они не разрешают тебе стать священником!», – и всё, одним озлобленным нервным клубком, борющимся за свои «права», в мире стало больше...
А ведь сущность человека совсем не сводится к борьбе за свои права. Человек вообще осуществляет себя не тогда, когда реализует свои права, а когда он исполняет свой долг. Помимо того, что у человека есть права, в его жизни имеет место ещё и служение.
Так вот, священник – это священнослужитель. Это не человек, который обладает правами священника; напротив, он несёт послушание священника, служит.
Так что Церковь просто не возлагает крест священнослужения на плечи женщины. По-моему, тут не столько ущемление прав, сколько забота о женщинах.
– Но почему же у протестантов есть женское священство, а у православных его нет?
– Человек живёт в мире символов. И в этом его отличие от животных, для которых каждый предмет просто равен самому себе (точнее – сиюминутной реакции животного на этот предмет). <…>
А те символы, в окружении которых (и чрез посредство которых) живёт человек, бывают разные. Это могут быть образы (иконы) литературные и живописные, музыкальные и сценические. Так вот, священник – это литургическая икона Христа. Алтарь – это комната Тайной вечери. Литургия есть сама Тайная вечеря. На этой Вечере Христос Сам раздавал Свои Кровь и Плоть. Он взял чашу и сказал: пейте, это кровь Моя. А не Дева Мария взяла чашу и сказала: пейте, это кровь Моего Сына.
Мы причащаемся крови Христа, которую дал Он Сам, именно поэтому священник, причащающий Крови Христа, должен быть литургической иконой именно Христа, а не Марии.
Кроме того, на литургии священник именно раздаёт Дары. Давать, дарить – служение мужское. Принимать – это служение женское. Так что священство есть выражение именно мужского архетипа.
А мышление протестантов неиконично, не символично. И поэтому в их системе женское священство вполне логично. И я против женского священства протестантов ничего не возражаю. Более того, все те служения, которые несёт пастор протестантов, может нести и православная женщина. <…>
Протестантский пастор прежде всего проповедник. Но и у нас женщина может быть проповедником и учителем (в воскресной школе или в богословском институте, например).
Ещё протестантский пастор может быть духовным советчиком, принимающим исповеди людей. Он не даёт им «отпущения грехов» (такой практики протестантизм не допускает), а просто является свидетелем человеческого покаяния и советчиком. Что ж, и наши «старицы», духовно опытные монахини, несут такое же служение в нашей церковной жизни. <…>
Протестантский пастор организует общинную жизнь своего прихода – но и у нас такой работой вполне могут заниматься женщины. Немалым числом приходов реально управляют «матушки»...
А вот чего не бывает у протестантов – ни у женщин, ни у мужчин – никто из них не служит литургии. Ибо, по их учению, литургии как таинства просто не существует, а есть лишь приходской театр, в котором люди разыгрывают евангельские сценки и делятся «воспоминаниями». <…>
В общем, как ещё тридцать лет назад сказал наш Синод о женском священстве протестантов: «Мы не видим оснований для возражений против любого решения этого вопроса в конфессиях, где священство не признается таинством и где, следовательно, с точки зрения православия сакраментального священства, как такового, вообще нет».

Особенности психологии

– Выходит, православное неприятие женского священства мотивируется только на уровне «символов»?
– Нет, не только. Тут есть и «онтология», поскольку речь идёт о таинстве, которое совершает Бог, а не только о нашем осмыслении того, что делаем в храме мы. <…>
Но, кроме этого, есть ещё и несколько психологических мотивов. <…>
Вроде бы с именем женщины связаны тепло и ласка, мягкость и заботливость. Но слишком часто приходится замечать, что женская религиозность бывает гораздо более ригористической, жёсткой и даже жестокой, чем религиозность мужская. У многих женщин России есть опыт изгнания из храма. Как точно написала об этом опыте публицистка рериховского лагеря Т. Книжник, – нередко наши прихожане «реагируют на длину юбки, рукава рубашки и отсутствие платка на голове с чуткостью и непреклонностью, достойной самого исправного турникета в метро». Но – кто же именно работает «турникетом» в наших храмах? Священники ли, бородатые прихожане или, напротив, «босолицые» благочестивые юноши контролируют «форму одежды» заходящих женщин? Да нет – свои же товарищи по полу. Знаменитые наши «бабушки»... И даже проповеди священников, призывающие их воздержаться от такого самочиния, зачастую не помогают.
Посмотрите, как разнится поведение мужчины и женщины в храме (при условии, что у обоих ещё нет опыта церковной жизни).
Мужчина, впервые зашедший в храм, ведёт себя, как охотник в лесной чаще. Он опасливо и внимательно озирается по сторонам. Но он опытен, он ещё и не в таких переделках бывал. Поэтому он во всём разберется сам, он сам решит, куда какие свечки втыкать, и не стоит лезть ему под руку с советами...
Женщина же, впервые заходящая в храм, напротив, открыта к советам. Она только обрадуется, если кто-то подойдёт к ней и объяснит. И вот она получает первые наставления: у этой иконы свечку за пять рублей, у этой – за десять, здесь поцелуй, здесь один поклон, а вот тут – три...
Но человек склонен ситуации своего первого вхождения в новый для него опыт воспроизводить вновь и вновь. И если женщина на заре своего воцерковления получила инструкцию, то и потом в течение десятилетий эти обретённые ею «тайные знания» она будет транслировать всё новым и новым захожанкам. Может быть, поэтому женская религиозность бывает более «инструктивной» и жёсткой. <…>
Порой приходится слышать, что недавно обратившаяся женщина готова до истощения «запостить» всю свою ещё неверующую семью.
Через женские предания транслируются такие «нормы» благочестия, как запрет передавать свечку через левое плечо. Женщины создают культ «батюшки» на приходе (возводя его в ранг «старца»).
А уж женская готовность верить самым нелепым домыслам давно уже сделала устойчивым в церковной лексике словосочетание – «бабьи басни».
И это не просто частность. На первых же страницах Библии мы встречаемся с предупреждением о том, что женская религиозность склонна к крайностям. Ева беседует со змием в Эдемском саду, и змий спрашивает, что же Бог запретил людям. Ева отвечает: нам к древу познания добра и зла нельзя прикасаться. Но заповедь-то была другая: не вкушай плода древа познания добра и зла. Ева же вместо «не вкушай» говорит даже «не прикасайся», вместо плода теперь уже запретно всё древо. Ева ужесточает заповедь. <…>
Женская религиозность ищет запреты, с радостью их принимает и транслирует. Боюсь, что женское священство стало бы не более добрым, а более жёстким. <…>
Кроме того, не стоит забывать и об особой впечатлительности женщин. Их отзывчивость могла бы сослужить дурную службу, если бы появилось женское священство. Вспомните, как проходит исповедь в приходском храме. Кающийся стоит рядом со священником – и оба они открыты взорам остальных людей. А на исповеди люди, понятно, рассказывают о разном. И грехи бывают действительно грязные и подлые. Нетрудно догадаться, как всё это будет отражаться на милом лице отзывчивой и сердечной священницы. Да по её лицу весь храм будет читать, про что идёт речь...
Это не означает, что женское духовничество невозможно. Даже священники и епископы, бывает, ездят за духовным советом и на исповеди к старицам в женские монастыри. Но это именно старицы – люди, в которых всё чисто «женское» уже выгорело. А долгий опыт жизни в Церкви и духовной брани остался. Этим опытом они и делятся (понятно, что, не будучи священниками, они не читают молитв на разрешение исповеданных грехов). <…>

Можно ли считать женщину человеком?

– Говорят, был церковный собор, который на полном серьёзе обсуждал, можно ли считать женщину человеком, есть ли у женщины душа или нет, и большинством только в один голос святые отцы всё же приняли решение, что женщина тоже человек.
– Это миф, причём поразительной живучести, не восприимчивый ни к какой научной критике. Он был уже у Блаватской (то есть в XIX веке). Его повторяла атеистическая литература в советские времена. Современным оккультистам эта погремушка также дорога.
Но ни один из антицерковных критиков, упоминавших об этом соборе, никогда не указывал каких бы то ни было конкретных сведений о нём: когда он состоялся, где, кто был его участником... <…> Ни век, ни страна никогда не называются. «В некотором царстве, в тридесятом государстве, при царе Горохе...»
Я не верю этой сказке не только потому, что в научной и церковной литературе не встречал ничего, её подтверждающего. <…> Когда я слышу этот миф, я отвечаю словами Честертона: «Я могу поверить в невозможное, но не в невероятное».
<…> Такой собор, обсуждающий вопрос о наличии души у женщины, просто невероятен: в Церкви, ежедневно воспевающей Марию, такой вопрос попросту не мог возникнуть. В древности соборы были только у православных и католиков. Но и те и другие слишком почитают Божью Матерь, Деву Марию, и поэтому сама постановка вопроса о том, женщина – человек или нет, оборачивалась мгновенной хулой на Ту, кого сама Церковь возвеличивает как «честнейшую херувим». <…>
– И всё же слишком часто сегодня говорят, что христианство унизило женщину, а язычество её превозносит. Может, всё же нет дыма без огня? Не унижает ли женщину библейская версия о создании женщины из ребра? Как любят шутить мужчины, – из единственной кости, не содержащей мозга?
– Шутка эта, может, и остроумная, только вот к библейским смыслам прямого отношения не имеет. Если внимательно читать первые главы книги Бытия, то нельзя не обратить внимание на то, что мужчина создан из внешнего – из праха земного. Женщина же создана из внутреннего, из сокровенного, она взята от сердца (от ребра). Жена дана только в саду, и не раньше. Женщина – дитя Эдемского сада. Мужчина создан вне сада, но женщина – именно райское создание.
То, что женщина создаётся из ребра мужчины, – это заслон на пути спекуляций на тему о «недочеловечности» женщины <…>.
Далее. Когда Адам видит женщину впервые, он произносит очень странные слова: «Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть».
Эти слова сегодня привычны для нас, поэтому мы не замечаем их странности. А ведь перед нами формула классического матриархата! Мужчина оставляет своих отца и мать и приходит к жене в дом. В последующих культурах ведь было совсем иначе: невеста оставляла дом родителей и приходила под крышу к мужу. Отголоски этого сохраняются до сих пор: если муж переселяется на квартиру к жене, это воспринимается как нечто ненормальное. Библия же изначально предполагает нечто совершенно непривычное для нас: муж прилепляется к жене... Но затем всё это изменилось.

Лекарство от жажды господства

– Каким образом? В результате так называемого «грехопадения»?
– Грехопадение не связано со сферой пола в вульгарном понимании: оно не состояло в сексуальном общении между Адамом и Евой, как это часто почему-то предполагается. <…> Не в этом было их грехопадение, а в том, что люди не поверили Творцу...
Вместе с тем грехопадение имело прямое влияние на отношения между полами. Мы видим, как последствия грехопадения изменяют изначальный замысел Бога о человеке. «К мужу твоему влечение твоё, и он будет господствовать над тобой», – говорит Бог жене уже после греха. Итак, вначале говорится, что муж будет уходить к жене, а кончается рассказ об Эдемском саде тем, что теперь жена будет уходить к мужу. Значит, что-то произошло в промежутке.
А в промежутке было то, что жена была одна перед «древом познания». Что там произошло – это долгий разговор и прямо к нашей теме не относящийся, но когда она всё-таки вкусила плод с «древа познания», то вернулась к мужу и предложила ему соучаствовать в этой трапезе. Так почему жена захотела, чтобы муж стал соучастником её проступка? <…>
Православное толкование этого места даёт Ефрем Сирин (святой, живший в IV веке). Он обращает внимание на то, что, когда человек совершает очень серьёзный грех, он ощущает приступ радости: «Надо же: я смог! я переступил! я не такой, как прочие». Приходит леденящая эйфория: когда человек падает, первые секунды своего падения он воспринимает с восторгом... Ужас приходит потом. Когда Ева преступила заповедь, она как раз почувствовала эту эйфорию, она почувствовала себя богиней. И вот тогда она идёт к Адаму, чтобы показать ему своё новое качество: «Вот, видишь, я начинала свой славный жизненный путь всего лишь в качестве твоего рёбрышка, а сейчас я – богиня. Я возвращаюсь к тебе, чтобы научить тебя жить». <…> Жена идёт к мужу, «надеясь, что уже божеством вернётся к тому, от кого произошла человеком». В женщине пробуждается жажда власти и господства.
Именно этот грех, грех переломанных межчеловеческих отношений, и врачует Бог... Бог не наказывает за преступление, а врачует, исцеляет появившуюся болезнь. <…> Вспомним, что слово «наказание» несёт двоякий смысл: наказание как некая дисциплинарная акция и наказание как наказ, вразумление. Наказуя, Господь вразумляет. <…> Не мстит, но лечит.
Если мы стоим в аптеке, где люди берут различные лекарства, то по тому, что они покупают, мы можем понять, что у них болит. <…> Раз жажда господства впервые появилась именно в женщине, то теперь жена ставится в отношение послушания к мужчине. В глазах Бога вообще нередко те, кто ставят себя первыми, становятся последними, а последние могут стать первыми.
– А где мы видим, что мужу даётся господство над женой?
– Прежде всего, это строчки о влечении жены к мужу и о том, что муж будет господствовать над женой. О том же говорит и другой библейский эпизод: это наречение Адамом имени своей жене. Отныне, то есть с конца третьей главы книги Бытия, она – Ева. В Эдеме была «жена»; Ева появляется уже после изгнания. Но почему Адам раньше не даёт имя жене? Ведь ещё раньше он нарекал имена животным. <…> Именно потому, что дать имя – значит проявить верховенство. Но верховенство мужа над женой появляется только после греха. После того как Бог определяет их новые взаимоотношения. <…>

Созданы друг для друга

– Но почему были созданы двое и разные? Как Церковь трактует «разность» мужчины и женщины? И почему не сразу двое? – Конечно, это можно по-разному толковать. Мне, например, довелось слышать толкование западноберлинских богословок-феминисток, по мнению которых тот факт, что сначала создан Адам, а потом женщина, означает, что целью творения Божия была женщина; мужчина же не более чем полуфабрикат, использованный Богом для создания венца творения...
Но всё же если читать библейский текст посерьёзнее, то мы увидим, что перед нами рассказ не только о первой семье, но и о чём-то большем. Вообще, Библия <…> это не протокольная запись очевидца и современника, это рассказ о том, что должен знать о себе самом каждый человек. Это сборник архетипов. <…>
В той главе Библии, которая описывает грехопадение, нет имен «Адам» или «Ева», там стоит «га-адам» – это имя существительное с артиклем. Это не имя, а понятие: «человек как таковой» (артикль от этого понятия отпадёт позже – в Быт., 4, 25, – и тогда понятие станет личным именем; вместо «га-адам» появится просто Адам). И есть жена, у которой тоже ещё нет имени. Здесь едины мужское и женское начало, возможно, даже в одном и том же существе (не путать с гермафродитами языческих мифов): «Когда Бог сотворил человека, мужчину и женщину сотворил их, и нарек им имя: человек» (Быт. 5, 1 – 2). Как видим, «га-адам» («человек») – это одно имя на двоих...
Действительно, в каждом человеке есть то, что традиционно считается мужским началом, и то, что считается женским. Разум и чувства. Воля и чувствительность... Муж в повествовании об Эдеме – это разумно-рассудочная часть человеческой души, а с женственностью соответственно связываются чувства. Почему же человечество двусоставно? Просто библейское повествование с самого начала утверждает, что мир имеет право быть разнообразным. Христианство – это религия плюрализма, а не монизма. <…> Бог Сам любуется разнообразием мира («И увидел Бог, что это хорошо»). <…>
Мужчина и женщина – разные, но это не значит, что кто-то из них «хуже» другого.

Исповедницы в джинсах

– И всё же многие утверждают, что некоторые устои и традиции в православии нужно менять. Они якобы не подходят сегодня нашему обществу. Допустим, если девушка приходит в церковь в джинсах – это всегда плохо.
– <…> Отношение к брюкам никак не является устоем православной церкви и православной веры. Это не вероучительная, а этикетная форма на сегодняшний день. Но когда-то за этим стояли две серьёзные вещи.
Первое. В брюках в старые времена порядочные люди вообще не ходили. Ни мужчины, ни женщины. Так было в Древнем Риме, так было в Палестине, так было в Византии. Люди ходили в туниках. А в брюках ходили варвары: они были кочевниками, всё время верхом на лошадях. И вот чтобы не натирать ноги об лошадь, они обматывали ноги тем, из чего потом получились брюки. Когда по Константинополю шёл человек в брюках, то своим брючным видом он показывал, что он варвар, то есть не христианин, и его не пускали в храм.
Когда варвары стали христианами, этот мотив ушёл. Но появился другой, связанный с карнавальными переодеваниями, которые когда-то имели религиозный смысл переворачивания всего наизнанку. <…>
Эти переодевания на Святки или Масленицу были рудиментом очень древних языческих ритуалов встречи Нового года. <…> Приходит весна, начинается новый жизненный цикл. И хочется всё плохое оставить в прошлом, избавиться от груза ошибок, как бы отменить историю, начать всё с начала. А началом всего, первой страницей космической истории был хаос. <…>
Скоморошество, выворачивание всего наизнанку, смена социальных ролей, смешение мужского и женского, молодого и старого было разрушением социального космоса, устоявшихся социальных ролей, стереотипов. <…> Поэтому переодевания мужчин в женщин и наоборот – это своего рода языческая форма покаяния, выражение желания жить по-другому. Но пришло христианство и принесло иные формы покаянного поведения: изменение не одежд, а сердец. Языческая лучинка на фоне евангельского солнца стала восприниматься не как источник слабенького, но света, а как источник вполне заметного чада...
Церковь понимала этот религиозный подтекст святочных или масленичных праздников. Скоморошество было альтернативой крещения и исповеди, ибо норовило обновить жизнь без покаяния – просто хохмами и переодеваниями... Память об этом некогда серьёзном религиозном языческом подтексте переодеваний повлекла за собой серьёзное же, но уже негативное отношение к тому, что женщины надевают мужскую одежду.
И, кстати, нет тут никакой дискриминации именно женщины. Неодобрение «переодеваний» касается всех – независимо от пола. <…> Вы попробуйте представить себе, что пришлось бы выслушать мужчине, решившему зайти в храм в юбке! <…>
Напомню, что на той же странице Библии, где говорится: «На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье», заповедано и следующее: «Сделай себе кисточки на четырех углах покрывала твоего, которым ты покрываешься» (Втор., 22, 12). Так что если кто-то будет изгонять из храма девушку в брюках, я бы советовал к этому вышибале подойти с вопросом: «А на ваших покрывалах в доме есть ли кисточки по углам?» <…>
– А косметика? Ведь всем известно, что женщина без косметики непредставима, а Церковь косметику, мягко говоря, недолюбливает!
– <…> Во-первых, в православии настороженное отношение вообще ко всему, что искусственно (то есть сверхприродно, но не благодатно). Даже электрический свет вместо естественного солнечно-свечного, парафиновые свечи вместо восковых, вазелиновое масло в лампадах вместо оливкового, концертное пение неверующих наёмников вместо пения верующих прихожан – всё это своего рода «косметика», которая натирает нам душу. <…>
Во-вторых, храм – не место для лицедейства и лицемерия. Если человек пришёл в храм, то к чему пудра и помада? Перед Богом надо стоять «голеньким».
В-третьих, женская косметика во все века была боевым раскрасом женщин, выходящих на тропу охоты на самцов. Но открывать в храме охотничий сезон на мужчин – это как-то нехорошо. К храму лучше отнестись как к «заказнику». Это место, где человек может быть просто человеком, а не сексуально зависимым существом. <…>
Ну вот, вынес я приговор столь же суровый, сколь и справедливый... А теперь начну его смягчать.
Снова во-первых. Во-первых, косметика Евангелием... предписывается: «А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое» (Мф., 6,17). Считалось, что красивые волосы – это волосы блестящие, и для этого их смазывали маслом или жиром. Но в устах Христа это не косметический совет. Это совет духовный. Наша вера и так слишком шокирующе отлична от ожиданий мира сего. Поэтому не стоит по мелочам вступать с ним в конфликт. Не стоит слишком уж старательно подчёркивать нашу инаковость: ходить в чёрных одеждах, застегивать верхнюю пуговицу рубашки, с выражением постоянного благочестивого ужаса короткими межхрамовыми перебежками передвигаться по улицам городов...
Значит: если в твоём окружении принято умеренное пользование косметикой, если оно входит в правила приличия (нормы) в той среде, где живёт и работает христианин, то не стоит нарочито из неё выламываться.
Может ли быть святой женщина, которая постоянно использует косметику? Да! Пример – св. страстотерпица императрица Александра Фёдоровна. Но для неё косметика была не выбором, который она в своей эмансипации сделала вопреки настояниям духовника, а следованием семейной и социальной традиции. <…>
В итоге у меня три совета на тему об одежде и косметике.
Первый обращён к женщине, которая просто проходит мимо храма. В её утренних замыслах посещения храма не было. Но вот проходила мимо, и в сердце шевельнулось желание зайти. Одежда её «нецерковная»... Что делать? Зайти. Если женщина знает, что у неё такая одежда, что может вызвать нарекания прихожанок, и тем не менее заходит на минутку в храм ради молитвы о своих детях, то это своего рода исповедничество и юродство: готовность принять неприятности и оскорбления ради того, чтобы помолиться.
Второй совет к женщине, которая специально идёт на службу. Ей я советую одеться «по-церковному». Нет, дело не в том, что если на вас будет юбка не того фасона, то Бог вашу молитву не услышит. Просто у св. Иоанна Златоуста есть удивительное выражение: «Таинство нашего ближнего». Таинство нашего спасения зависит от того, какой мы оставляли след в жизни тех людей, с которыми соприкасались. Ранили их или исцеляли.
Открою тайну: мы, церковные люди, больны. Больны мы своей неправославностью: молитвенное славословие не течёт само радостно и легко, к нему приходится себя понуждать. <…> Несколько часов держать свой ум в состоянии постоянной молитвенной сосредоточенности – очень трудно. «Мои мысли – мои скакуны». <…> Конечно, человек отвлекается. Конечно, осуждает себя за эти отвлечения. И конечно, ищет возможности оправдать хотя бы некоторые из них. <…>
И тут вы даёте нам такой прекрасно-законный повод заняться чем-то другим помимо молитвы. А раз так, то зачем же задирать больных? <…>
Так что, идя в храм, лучше одеться так, чтобы твоя одежда не давала повода отвлекать от молитвы ни тебя самого, ни других людей.
Третий мой совет – к самим прихожанам. Снова представим первую ситуацию: женщина случайно проходила мимо храма, и у неё появилось желание зайти. Но тут уже другая мысль остерегла её: «Ты не так одета! Тебе туда нельзя!» Вопрос: какая из этих мыслей – от Бога, а какая – от лукавого? Кто позвал эту женщину в храм, а кто – отпугнул? Убеждён, что мысль о посещении храма была от Господа, а другая, пугливая мыслишка – пришла «слева». Так зачем же нам-то становиться союзниками этого «левого»?
И ещё нам очень важно помнить золотую формулу христианской этики: не я терплю – меня терпят. Все мы в церкви только еле терпимы. Никто из нас не хозяин в храме. Домовладыка тут – Господь. Он позвал нас к Себе. Вспомним притчу о званых на царский пир (Мф., 22). Почётные гости не пришли. Царь тогда приказал позвать бомжей. Вот мы и есть эти бомжи. <…>
Так что не надо в церкви хозяйничать и изгонять из неё тех, кого позвал сам Владыка.

Диакон Андрей КУРАЕВ

ЖЕНЩИНА в ЦЕРКВИ1