I. Стансы
1
Путешественник ходит всегда вдвоем: он и его кураж
присвоить пространство: «И я здесь был!», оставить след.
Он помечает дома крестом,
подправляет рельеф,
именует пейзаж,
швыряет в воду горсти монет.
2
Путешественник всегда немного чернокнижник и оккультист:
он оставляет тень свою, как наместника. Он глядит, как князь,
собирающий дань. Он увозит ракушку,
меню в кафе, где обедал,
засохший лист,
со своими владеньями в роковую вступая связь.
3
Путешественник всегда немного астролог и звездочёт.
Голова его запрокинута ввысь, тело его – во мгле.
Это он наблюдает, куда по небесной реке течёт
судьба его, спотыкающаяся на земле.
4
Путешественник всегда немного артист, немного игрок и бард:
он вдруг останавливается – и поёт себе в шарф,
в воротник,
в мех.
А то вдруг сердце своё раскидывает, как колоду карт.
Здесь – дама. А здесь – валет. И крап – на всех.
5
Путешественник всегда немного зануда. Актер, позабывший роль.
Пригласи его в дом, напои вином – вот-вот
про себя он такое расскажет – всю жизнь, всю соль
высыплет, перемелет, переберет.
6
Путешественник всегда немного ряженый: некто, он же никто.
И покуда в зрачках его серебрится быстрая ртуть,
то сомбреро наденет, то майку со сфинксом, а то
башню Эйфеля прикалывает на грудь.
7
Путешественник всегда немного Гамлет. Сомнительный принц. Гость
роковой, находящий, как сон, как тать.
И он порой выбирает «не быть»: свой курящийся лён, трость
надломленную – загасить, сломать.
8
Путешественник всегда немного изгой. За ним
клубятся костры кочевников, пепел несётся – сер.
И как только изнемогает в нём пилигрим,
очухивается Агасфер.
9
Путешественник умирает только в известном смысле, хмель
возвращая пространству и праху – прах.
Прочее же – река
уносит отныне в направленье таких земель,
где уже ничего отчасти,
в какой-то мере,
чуть-чуть,
слегка...
II
Путешественник напоминает комету. За ним волочится хвост
разлуки. В глазах у него – туман.
Особенно, если это зима, Германия, полночь, четверг, норд-ост.
Бездонный чёрный карман.
В этот час, когда хороший хозяин собаку не
выгонит, – путешественник, прикусив язык с
бурей, гонит себя по левому берегу, ледяной волне,
где Эльба рыдает в голос, впадая в Стикс.
Потому-то ветер и гонит его в непонятный край,
чтобы ярче за ним горела страна безумная Оз,
где так гулко и глухо звучало ему «прощай» –
того, кто сафьяна слов пожалел, бархата слёз...
III
Путешественник оказывается в центре Вселенной. К нему
приноравливается горизонт, носящий зарю внутри,
пристраиваются города, и башни с огнями тьму
топчут вокруг него, твердя: иди и смотри.
И сады сбегаются и танцуют ради него,
и таверна из-под земли вырастает в пустом краю...
Путешественник в блаженстве неведенья своего
почти как Адам в раю...
IV
Путешественника сопровождают ангелы, подвижные, как крылья стрекоз.
Всю ночь стоят в головах, покрывая даль.
Чтоб снилось ему, как в стране несусветной Оз
играют на мандолине, цветёт миндаль.
И чтоб проснувшийся на чужбине, где речь темна
и неразборчива, как лепет, заумь химер,
спрашивал, как же зовут её, и давал имена
собственных сновидений, вроде: Эльба, Изер.
V
Путешественник стоит обедни, трапезы Господа Своего,
даже если никто за него не даст ни пфеннига, ни гроша...
И доколе на литургии поминают его,
ликует его душа.
И когда путешественник входит в заколдованный лес,
переплывает озеро, полное чарований, море, где обитает змей,
за него вся Христова Церковь – от земли до небес –
возносит свои молитвы. «Кири, елей-
сон!» – подхватывает скудная земля Севера, велеречивый Юг.
Восток зажигает свечу, золотит свой иконостас.
Запад возносит кадило, а птицы делают крюк,
чтоб василиску, подкравшемуся к нему, выклевать чёрный глаз.
VI
Путешественника поминают с недугующими и страждущими наравне.
Равно как и с плененными. Ядовит,
видно, укус разлуки. И речь невнятна вдвойне –
и мучает слух, и терзает разум, и рот кривит.
Словно бы он попадает в чужую драму, и незнаком
почерк её, и буквы пляшут канкан, –
тем крепче запутывается нить, завязывается узелком
интрига, захлопывается капкан.
Как это всё ни читай – лишь – «мене, текел,
фарес» слышится. И вороний грай.
С неба сыплется ледяная крупка, извёстка, мел,
будто б здесь ремонтируют к Рождеству протестантский рай.
Даже бронзовых ангелов приделывают к домам: пыл
предпраздничной суеты – путешественника с головой
накрывает... Он бы точно купил
бронзового такого же в лавке. Да слишком тот неживой.
VII
Путешественник чает новой жизни, и более ничего!
Нового неба, новой земли, и более ничего.
Вот он вернётся, новый, и полюбят его,
даже тот, кто его не любил, полюбит его.
Скажет ему вот так: «Дорогой,
я тебя полюбил!» – и более ничего.
И дотронется до руки, как никто другой,
и более ничего.
И путешественник в тонком сне, рискуя его спугнуть
улыбается так блаженно, словно ради сего-
то лёгкого сновиденья он и пускался в путь...
И более ничего.
|
